Центр современной музыки Софии Губайдулиной

 

 Композиция как аппетит

 

 Анна Маклыгина — музыковед, выпускница Московской консерватории 2010 года, аспирантка Московской консерватории (класс профессора Т. С. Кюрегян), старший преподаватель Казанской консерватории; изучает теорию современной композиции и музыкальную культуру США: Почему вы выбрали композицию, профессию, которая не относится в современном мире к широко востребованным?

 

Радик Салимов — композитор, выпускник Казанской консерватории 2000 года (класс Р. Ф. Калимуллина), преподаватель кафедры теории музыки и композиции консерватории; известен своими опытами в электронной и экспериментальной музыке: Когда я выбирал, не знал, что она не востребованная. Это даже не профессия, это роль, которая наиболее близка мне по мироощущению. Она позволяет мне быть в гармонии с самим собой.

 

Эльмир Низамов — композитор, выпускник Казанской консерватории 2011 года (класс А. Б. Луппова), старший преподаватель кафедры теории музыки и композиции консерватории, лауреат международных конкурсов; громко заявил о себе постановкой оперы «Алтын Казан» в 2014 году в День города, а также рядом других театральных и симфонических премьер: Мне кажется, есть особые профессии, которые не ты выбираешь, а они выбирают тебя. Когда в двенадцать лет я начал писать музыку, не думал, что есть такая профессия — композитор. Я не знал, что созданию музыки надо учиться, и уж тем более не знал, можно ли благодаря этой профессии прожить.

 

Елена Анисимова — композитор, выпускница Казанской консерватории 2006 года (класс А. Б. Луппова), кандидат искусствоведения, доцент консерватории, лауреат международных конкурсов; работает в академических жанрах: Это осознаёшь в процессе, когда в музыкальном училище делаешь выбор и идёшь в консерваторию. Композиция это как аппетит — приходит во время еды, и, погружаясь в творческий процесс, понимаешь насколько здесь больше свободы для творчества, чем, например, у исполнителей.

 

Маклыгина: Почему именно Казанская консерватория? Вы все не из Казани.

 

Анисимова: У нас в Удмуртии почти все композиторы — выпускники Казанской консерватории. Более того, все — воспитанники класса Анатолия Борисовича Луппова. В Казань я ехала как внучка моего преподавателя — к Луппову.

 

Низамов: Так же и я. Учился у Ольги Буровой, которая в Казани училась у Луппова. Кроме этого, я родился и вырос в русском городе — Ульяновске. И ко­гда очутился в Казани — почувствовал себя как дома: вывески на родном языке, яркий на­цио­наль­ный колорит города, звуки любимого языка на улицах… Это стало для меня каким‑то особенным наслаждением.

 

Юлия Бекбулатова — композитор, выпускница Казанской консерватории 2001 года (класс Р. Ф. Калимуллина); активно работает в академических жанрах: Вообще изначально Казанская консерватория была кузницей кадров региона Поволжья и Приуралья.

 

Маклыгина: Вы как композиторы о себе уже заявили. Кто‑то утвердился на сценах Татарстана, кто‑то периодически исполняется за рубежом. Скажите, почему молодёжь не идёт в композиторы? Почему такой скромный конкурс среди композиторов при поступлении в консерваторию?

 

Бекбулатова: Сейчас это не модно. Всегда ведь есть модные профессии. В девяностые это были экономисты и юристы, к примеру. А композитором престижно было быть в семидесятые‑восьмидесятые.

 

Низамов: Это была творческая интеллигенция.

 

Бекбулатова: Да. Элита, которая имела славу и ряд социальных льгот. Имена композиторов СССР были на слуху у людей, даже у простого народа.

 

Маклыгина: Согласна, что сейчас моднее быть психологом, коучем или продюсером, но проблема не в этом, на мой взгляд. Молодёжь просто не знает, что есть такая профессия, а если и знает, то не совсем понимает, что значит быть композитором.

 

Салимов: Абсолютно согласен. Мой сын говорит в школе, что его папа композитор. И никто не понимает, что это такое. Вот заведующий музыкальной частью ансамбля «песни и пляски» — это ещё как‑то понятно. Да, признаться, и я когда‑то не знал, что есть такая профессия. Просто увидел объявление, что Казанская консерватория набирает абитуриентов в класс композиции, вот и пошёл.

 

 

 

Бекбулатова: А ведь творческой и поистине талантливой молодёжи сейчас очень много. Потенциальный композитор, с отличным воображением, просто не знает о том, что можно быть композитором и сочинять музыку постоянно.

 

Маклыгина: И с чем это связано?

 

Бекбулатова: Нет рекламы. Ведь раньше про композиторов много писали, о них постоянно упоминали радио и телевидение.

 

Низамов: Мне кажется, причина в другом. Раньше, чтобы заниматься профессионально искусством, чтобы ты мог этим зарабатывать, чтобы написанные сочинения звучали — обязательным было членство в Союзе композиторов. А для этого требовалось высшее профессиональное музыкальное образование. Иначе, будь ты хоть стократ гений, тебя никто не сыграет, не споёт и никто тебе не заплатит. Сейчас же вполне спокойно можно обойтись и без «корочек».

 

Анисимова: Многие сейчас пишут музыку, не имея профессионального образования — это факт.

Бекбулатова: Согласна, но всё‑таки обойтись без рекламы в современном мире невозможно. Посмотрите, сколько рекламы у нашего симфонического оркестра!

 

Маклыгина: Неужели дело только в рекламе? Неужели, если развесить афиши по всему городу, в концертный зал ринется толпа жаждущих? Безуслов­но, есть люди, которые не знают ни о концертах, ни о современной музыке, ни о классической музыке вообще. Их много. Может, они и сходят ради интереса. Но есть те, которые ходят на концерты постоянно. Пусть не так много ценителей именно современного искусства, но всё же можно услышать даже от них, что они не понимают современной авангардной музыки. Что язык этот слишком сложен. Я бы не сказала, что в Казани уж совсем не знают о концертах современной музыки.

 

Бекбулатова: Это нам кажется, что знают, но на самом деле — нет. Проблема в рекламе, я уверена.

 

Маклыгина: Может быть, дело всё‑таки не только в рекламе? Руководитель одного из известных в Татарстане и России творческих коллективов считает, что проблема в самих композиторах. Более того, он утверждает, что се­го­дня татарских композиторов европейского уровня нет. Как вы считаете, он прав?

 

Низамов: Тут можно как угодно эмоционально реагировать, но это факт. Татарских композиторов, которые имели бы значительную известность в Европе, сейчас нет. Для этого, как минимум, нужна серьёзная рекламная кампания.

 

Бекбулатова: Я как‑то исполнялась в Испании. Там был председатель творческого объединения, своего рода Союза композиторов Испании. И она пришла в недоумение, что в какой‑то там Казани (она даже не знает, где это), пишут авангардную музыку, по сути, европейского уровня. Она не на моей музыке акцент сделала, а просто глубоко удивилась, что здесь пишут авангардную музыку.

 

Позиция же нашего дирижёра оркестра довольно снобистская и неоправданная. Хотелось бы, чтобы наши произведения исполнялись чаще. Кто ещё, как не известный творческий коллектив Татарстана, будет исполнять музыку татарских композиторов? Может, тогда в Европе о Казани будут знать больше?

 

Салимов: И я совершенно не согласен с мнением этого дирижёра. Я люблю один момент в фильме «Андрей Рублёв» Тарковского — отливку колокола. Юный мастер, которого играет Бурляев, ищет глину и находит её. Потом, после того как отлили колокол, он сидит в овраге и рыдает. Я воспринимаю это как характерный знак поведения любого творческого человека, выраженный в словах героя: «Я ведь секрета не знал!». Этот человек просто рискнул — и у него получилось!

 

Извините, как можно «вырасти» до европейской известности, если оркестр не исполняет нашу музыку и у него есть определённый фильтр смыслов, на основании которого он сам решает, что исполнять, а что нет? Этот критерий отбора обоснован? Поэтому я часто чувствую себя человеком, которым управляют. Мне диктуют, какая должна быть музыка, а какая не должна. И писать в угоду личности, которая се­го­дня так решит, а завтра по‑другому — неправильно. В корне неправильно. Пусть эта музыка в чём‑то ученическая, но это должна быть музыка, сочиняемая в Татарстане, а не только Моцарт и Малер. То, что этот оркестр замечательный и он поднят сегодня профессионально очень высоко — безусловный факт. Но мнение дирижёра по данному вопросу я принципиально не принимаю.

 

Бекбулатова: Кстати, Губайдулина ведь стала известной благодаря своим исполнителям. Если бы её музыку так много не исполняли, она, возможно, не была бы столь известной во всём мире.

 

Салимов: Конечно. И она сама это постоянно подчёркивает, посвящая им свои произведения.

 

 

 

Маклыгина: Но всё‑таки, не всё так пессимистично, ведь буквально пять лет назад при Союзе композиторов России был открыт молодёжный отдел — МОЛОТ — своего рода молодёжный Союз композиторов, который уверенно выходит на мировой уровень, исполняя произведения российских композиторов на европейских сценах.

 

Низамов: Да, это настоящий прорыв в современном композиторском мире. За пять лет география МОЛОТа расширилась многократно. К Москве, где был заложен фундамент нашей организации, присоединились: Санкт‑Петербург, Казань, Екатеринбург, Новосибирск, Нижний Новгород, Саратов, Кызыл, Воронеж, Якутск, Петрозаводск, Минск, Киев. И этот список продолжает пополняться.

 

Анисимова: Ежегодно в каждом из этих городов проводятся концерты, где звучат произведения членов МОЛОТа, обсуждаются и позднее решаются болезненные проблемы творческой жизни молодых композиторов. Мы боремся с состоянием одинокого «подпольного» пребывания каждого композитора в своей «комнате», и цель МОЛОТа — создать общее пространство сверстников‑единомышленников. Людей, которые сочиняют действительно интересную музыку, в нашем объединении становится всё больше и больше. Благодаря МОЛОТу о некоторых композиторах узнали за рубежом.

 

Центры в каждом городе, конечно же, располагаются в консерваториях. Центр Татарстанского МОЛОТа — Казанская консерватория. Здесь стараются поддержать, вовлечь в всероссийский водоворот творческой жизни молодых и талантливых композиторов и музыковедов ещё в пору учёбы.

 

Маклыгина: Я могу добавить по поводу музыковедов. Привлечение их к работе в МОЛОТе — очень важный стратегический шаг объединения, ведь музыковеды способны заинтересовывать новую публику, поддерживать своими статьями особый энергетический ток между слушателем и композитором.

 

Правда ли, что МОЛОТ решает и ещё одну самую насущную проблему абсолютно всех композиторов, не только молодых — исполнения их сочинений?

 

Низамов: Да, и в этом участвуют большие силы, ведь авангардная музыка требует определённых музыкальных способностей и, безусловно, серьёзного образования. Наши исполнители — это особенные музыканты, яркие и талантливые молодые ребята. В прошлом году, к примеру, к нам в консерваторию приезжал ансамбль современной музыки из Екатеринбурга под управлением Дмитрия Ремезова, который исполнял наши произведения. Мы надеемся, что со временем исполнение современной музыки перестанет быть проблемой благодаря работе МОЛОТа.

 

 

 

Маклыгина: Как с исполнителями современной музыки обстоит дело в Казани? Вопрос к Марии Беговатовой: насколько охотно студенты Казанской консерватории идут на исполнение нелёгкой в техническом плане авангардной музыки?

 

Мария Беговатова — музыкант‑исполнитель, выпускница Казанской консерватории 2007 года по классу саксофона, кандидат искусствоведения, доцент консерватории, лауреат международных конкурсов; специализируется на исполнении современной академической музыки: На удивление, весьма охотно. Так часто бывает, что я занимаюсь с утра, кто‑то из студентов приходит и спрашивает: «А что вы такое играли? Я этого не знаю. Что за приёмы? Интересно…». Я отвечаю, что это пьеса одного современного японского композитора, допустим. И он просит ноты.

 

Работа с современной музыкой даёт колоссальный рост для музыканта. В техническом плане эта музыка содержит массу исполнительских приёмов. В музыкантском плане идёт погружение в совершенно незнакомый мир, подчас сам исполнитель сотворяет музыку, и это состояние «творения» очень нравится студентам. Их возбуждает ощущение соавторства создаваемой музыки, где они разговаривают с живым композитором, импровизируют, вносят что‑то своё в сочинение.

 

Анисимова: Такой должна быть музыка в наше время, а иначе будет звучать то, что я называю мертвечиной, которая ничего не передаёт.

 

Маклыгина: За рубежом с исполнением современной музыки всё обстоит немного проще, чем у нас. Во‑первых, её в десятки раз больше исполняют, во вторых… там даже есть такая шутка у исполнителей, что эту музыку можно или два года учить, или сыграть с листа. Самое интересное: доля в правды в этой шутке такова, что они действительно прекрасно играют с ходу довольно сложное технически произведение. Возможно ли такое у нас в Казани?

 

Беговатова: Если только каждый педагог в своём классе будет это прививать. Исполнение современных произведений — норма во всём мире. К этому относятся спокойно, как к должному. А у нас открывают ноты и, грубо говоря, не знают, с какой стороны эти ноты развернуть.

 

Низамов: Ну, с духовиками, с которыми работает Мария Беговатова, всё прекрасно — студенты исполняют новую музыку и стремятся к со­зданию новой звуковой ткани. А вот у некоторых исполнителей других специализаций, например у вокалистов, учебный репертуар заканчивается началом ХХ века.

 

Бекбулатова: Для своего последнего произведения я искала вокалистку, как золото ищут на приисках. Там просто диапазон две с половиной октавы и сложное звуковысотное интонирование. Шесть вокалисток пытались спеть, но не справились. В конце концов я всё‑таки нашла вокалистку, которая блестяще спела, но, к сожалению, она уехала продолжать учёбу в Москву.

 

Маклыгина: Получается, что такие исполнители уезжают, но эта вокалистка доказала, что нет ничего невозможного.

 

Низамов: А вокалисты просто не знают, как эту музыку петь. Поэтому и не хотят.

 

Маклыгина: «Не знают» — правильное определение. Недавно студенты вокального отделения Казанской консерватории посетили мастер‑класс певицы, педагога Московской консерватории Елены Золотовой, лауреата международных конкурсов. В её репертуаре успешно уживаются Глинка и Губайдулина, Верди и Сильвестров, Бах и Берг. А ведь это довольно сложная задача для аппарата вокалиста — петь произведения композиторов совершенно разных музыкальных стилей. Заинтересованность наших студентов наблюдалась невооружённым глазом, ведь на многих вокальных конкурсах требуют исполнения современного произведения, а их репертуар, как вы уже сказали, заканчивается преимущественно началом ХХ века.

 

Анисимова: У меня всегда вызывает улыбку, когда исполнители говорят: «Извините, но мы специализируемся только на Бахе! Вот его мы очень классно исполняем». Это то же самое, как если бы шеф‑повар сказал: «Извините, но я специализируюсь только на манной каше!».

 

Это, кстати, идёт и от всей системы образования. Ещё в школе ребёнку постоянно навязывают критерии красоты. Даже взять интервалы, всегда говорят, что есть красивые (консонансы) интервалы, а есть некрасивые (диссонансы). И рисуют всяких чудовищ и зверушек. Я устала повторять, что не надо этого делать. Не надо говорить, какие интонации красивые, а какие нет. Ребёнок — очень гибкий и талантливый сам по себе, не нужно вкладывать в его уши и голову готовые формулы. Материал должен подаваться без навязывания шаблонов.

 

 

 

Беговатова: Я действительно от музыкантов иногда слышу, что он (музыкант!) не может выдержать больше одного авангардного произведения, что уж говорить про обычных слушателей. Кто‑то не может выдержать камерные концерты, кто‑то не может слушать симфоническую музыку. Дело тут в общей эрудиции. Извините, но что нам предлагают радио, телевидение? Меня это ужасает. И если этот наш широкий слушатель воспитывается изо дня в день на такой музыке, то мне становится страшно.

 

Маклыгина: Так что получается? Музыка плохая? Плохие композиторы? Слушатели? СМИ виноваты?

 

Салимов: Да музыка не может быть хорошей или плохой.

 

Маклыгина: Тут надо быть осторожными с такого рода категориями. Если мы говорим, что нет плохой музыки, значит, нет и хорошей.

 

Салимов: Я не задумывался об этих категориях — плохая или хорошая музыка. Есть степень приятия и неприятия, есть календарность приятия и неприятия.

 

Анисимова: Или вопрос убедительности. Музыка должна меня убеждать, и неважно, в какой стилистике это будет сделано.

 

Салимов: Здесь я соглашусь с Еленой. Вот я так работаю со студентами: приносит кто‑то ноты, спрашиваю: «Это что за штуки в партитуре?». И студент мне должен чётко и убедительно объяснить, что это такое. И этот процесс очень важен, он равен осознанию самого себя. А осознание себя — это взгляд со стороны. Но когда в партитуре просто так «наляпано», то…

 

Маклыгина: А слушатель это понимает, как вы думаете? Что вот «наляпано»?

 

Анисимова: Конечно.

 

Салимов: Не знаю… Есть несколько типов композиторов. Композиторы, которым всё равно, как их поймут и вообще поймут ли. И те, которым немаловажно, как их воспримут. Лично мне — немаловажно. И вот здесь есть очень тонкий баланс — в угоду или не в угоду ты пишешь музыку. Очень тонкие градации, в которых композитор должен сориентироваться: первое — чтобы выжить, второе — чтобы продолжить своё существование в музыке, третье — чтобы сказать ещё что‑то новое в этом мире, и четвёртое — на это ещё надо время, потому что время ускорилось, тебе ведь надо часть своего «я» погрузить в это произведение, чтобы оно не стало очередным шлаком в плейлисте какой‑нибудь странички ВКонтакте, а всё‑таки стало каким‑то событием.

 

 

 

Маклыгина: Четыре пункта! Такое возможно для теоретика, так как диапазон применения наших способностей велик: от музыкальных школ, журналистики, систем общественных связей, телевидения и до аппарата президента, министерств. А каковы оптимальные формы трудоустройства для молодых композиторов, чтобы они и средства к существованию имели, и не возникало противоречий с их композиторской природой?

 

Анисимова: Мы работаем в Казанской консерватории и продолжаем эту линию. Судьба выпускников складывается по‑разному: кто‑то успешно себя реализует, кто‑то растворяется в обыденной жизни.

 

Маклыгина: Есть пример выпускницы‑композитора, которая с пылким рвением проучилась пять лет, сочиняя музыку, всецело уверенная в том, что это её призвание, но работает концертмейстером и настолько свыклась с польками и вальсами, прочими «квадратными формами», что уже совершенно не может вернуться в тонкий мир академического музыкального мышления.

 

Низамов: Охотно верю в эти сковывающие формы польки и вальса.

 

Бекбулатова: Это какой‑то невообразимо сложный вопрос… В наше время трудоустройством композиторов никто не занимается. Раньше для композиторов были направления в различные регионы Татарстана и России. Сейчас этого вообще нет. Выпускники многих вузов вообще идут на улицу. И это ужасно, потому что если не сочинять, если уходить из композиции, то вернуться сложно. И много таких примеров.

 

Анисимова: Сложность нашей профессии в том, что она требует полного погружения. Целиком и полностью. И тот, кто решил уйти из композиции, или вынужден уйти из композиции — понимает, что это не пройдёт для него безболезненно.

 

Маклыгина: Мы можем сказать, что форм трудоустройства для композитора сейчас просто нет?

Низамов: Действительно, нет.

 

Анисимова: Согласна, если быть честными, то нет или очень мало.

 

Бекбулатова: В принципе, это могут быть аранжировки, нотные издания, переложения.

 

Низамов: Чистой музыкой прожить невозможно, почти невозможно.

 

 

 

Маклыгина: При упоминании слов «прожить» и «музыка» мне почему‑то хочется поговорить о поп‑культуре. Вопрос к Елене Анисимовой: поп‑музыка и академическая музыка — сейчас это противостояние или диалог? Есть композиторы, которые считают, что обращение к поп‑музыке — это как бы предательство высоких принципов, которым учит консерватория, это депрофессио­нализация, шаг по ложному пути.

 

Анисимова: Мне кажется, что здесь противоречия нет. Мы зачастую идём по пути определённых заказов, предложений. Наверное, не будет какой‑то внутренней измены своим интересам, если всё сделать грамотно и профессионально, ориентируясь на свои высокие показатели. Вообще, композитор сейчас должен уметь всё. Надо — напишем в такой стилистке, надо в другой — сделаем в другой. Compositor universalis — вот знак нашего времени. Другое дело, насколько этот процесс для тебя комфортен или некомфортен, ведь я всё‑таки композитор, пишущий в академической манере.

 

Маклыгина: Смогли бы вы полностью уйти в поп‑культуру, если бы это покрывало все необходимые для вашей жизни затраты и ваша музыка звучала бы на многих известных площадках Татарстана, России, мира?

 

Анисимова: Нет. Я не стала бы этого делать. Меня это будет ограничивать в профессиональных интересах, в свободе творчества.

 

Бекбулатова: В поп‑музыке существуют свои законы, свои штампы. И так же, как тот выпускник, который оквадратился и переел полек и вальсов — так же и композитор, ушедший однажды в иную сферу, уже не может вернуться в прежнюю.

 

Маклыгина: Ну, получается что не всегда. Многие знают Эльмира Низамова как автора рок‑оперы, эстрадных песен, но вряд ли знают о его симфонических произведениях.

 

Низамов: Песенный жанр — особый. И подчас ты просто не можешь не писать. Если есть желание писать песни для широкого слушателя, то будет, наоборот, изменой этого не делать. У тебя рождается красивая мелодия, и душить её в самом рождении, заставляя себя в этот момент сочинять додекафонию… Ну, это ужас.

 

Салимов: А что такое поп‑музыка сейчас? Это когда есть заказ и он ориентирован на широкие массы. И что это за произведение? Два куплета и три припева — потом танцуем.

Я вот всегда отношусь к такому заказу как к интересной творческой задаче. Потому что попса попсе рознь. Сейчас в музыкальной поп‑культуре можно встретить очень качественные аранжировки, к примеру. Мне мои навыки композитора очень помогают в распознавании того кода, как это сделано, чтобы взять это знание и применить.

 

Маклыгина: Вы сами к этому пришли?

 

Салимов: Да, сам.

 

Маклыгина: Можно ли сказать, что после консерватории вам чего‑то не хватило, то есть того, с чем композитор может столкнуться, получив образование?

 

Салимов: Нет, я считаю, что всё было хорошо. Объясню. Каждый композитор должен сам себя воспитать. Я своим студентам говорю, что не являюсь энциклопедией и сам многого не знаю, но могу дать дельный совет на ближайшие три‑четыре шага. Композитор должен стать самостоятельной личностью.

 

Маклыгина: Я с вами согласна, что попса попсе рознь, но вот насчёт самообразования композитора в этой области — нет.

 

Время, когда поп‑культура противопоставлялась или даже ставилась ниже классической академической культуры — ушло в прошлое. Нет, я не имею в виду, что можно запросто уравнивать Чайковского и, допустим, Билана. Ни в коем случае! Но я имею в виду, что современные слушатели поп‑музыки стали довольно требовательными. И в первую очередь это касается качества самой музыки и её исполнения (всем известное «голосовое шоу» на телевидении делает своё дело). Сейчас диктует свои правила и формирует вкусы молодёжи западная поп‑культура, которая в свою очередь тоже не стоит на месте, о чём говорят совместные программы известных исполнителей с симфоническим оркестром (Стинг, «Скорпионс») или обращение их к музыкально‑стилистическим экспериментам (чисто джазовые альбомы Агилеры и Леди Гаги). Здесь перед композитором стоит немало серьёзных задач, и уж точно без базового академического образования будет нелегко.

 

Словом, если сейчас, как мы выяснили в начале нашего разговора, профессия композитора — профессия непонятная, то со временем, вероятно, она станет довольно актуальной. И здесь, на мой взгляд, образование должно идти параллельно с той художественно‑вкусовой вибрацией, которая набирает обороты в обществе. Если будущий композитор видит себя в академической музыке и его истинное желание — это писать музыку и, возможно, даже встать в один ряд с Бетховеном, Рахманиновым, Булезом, Пяртом — то консерватория, безусловно,— это необходимый этап образования.

 

Но если желание молодого композитора — это реализация в таком же непростом мире современной поп‑музыки, то консерватория должна давать и эту возможность, хотя бы на уровне профессиональной конкурентноспособности. И кадровый вопрос, который мог бы здесь встать из‑за географической удалённости мастеров музыкального поп‑искусства, здесь даже не стоит.

 

Дистанционное обучение уже доказывает себя в действии и становится очень популярным, поскольку не требует огромных материальных затрат. И вот именно здесь важна реклама, которая бы донесла до молодого поколения, что композитор — это профессия, ей надо учиться, независимо от того, видишь ли ты себя в авангарде, поп‑культуре, киномузыке или вообще в чём‑то совершенно ином.

 

 

 

Маклыгина: Основатель консерватории Назиб Жиганов с особым вниманием относился к воспитанию композиторов. С какими художническими и личностными качествами он у вас ассоциируется? Несмотря на то, что вы его не знали, всё равно музыка, композиционный почерк всегда воссоздают некий образ композитора.

 

Низамов: Для меня Жиганов открылся после оперы «Муса Джалиль». Я почувствовал масштаб личности Жиганова, когда глазами начинающего композитора посмотрел на полотно мастера. Поразился тому, насколько эта музыка, с одной стороны, написана в лучших традициях советской музыки, с другой стороны — насколько тонко, органично, естественно сделаны национальные элементы. Мне кажется — он композитор недооценённый. Его мало исполняют.

 

Анисимова: Для меня эта личность цельная. Он совмещал огромную общественную деятельность, кафедру композиции, ректорство. Вся композиторская школа Татарстана сформирована Жигановым. А ведь ещё премьера за премьерой, симфония за симфонией, огромные симфонические полотна каждый год. Для меня это и гордость, и пример для подражания.

 

Салимов: Жиганов у меня ассоциируется с Петром Первым. Даже такие строки вспомнил:

 

 

Анисимова: Хорошее сравнение.

 

Салимов: Жиганов был, говоря современным языком, потрясающим продюсером. Он стоял в основании всех творческих институтов Казани. Союз композиторов, консерватория, спецшкола.

 

Маклыгина: Какой вы видите кафедру композиции в ближайшем будущем?

 

Анисимова: На кафедре у нас наметились хорошие тенденции за последние несколько лет, сложились свои традиции. По инициативе нашего заведующего кафедрой Александра Львовича

Маклыгина появились новые формы творческой самореализации студентов и педагогов‑композиторов: концерты «учитель и ученик», концерты обработок фольклора разных народов России, концерты из самостоятельных работ студентов композиторов, где студенты проявляют себя и как композиторы, и как продюсеры. То есть композиторы готовятся к реальной профессиональной жизни. Особый акцент сейчас сделан на компьютерных технологиях в учении композиторов.

 

Салимов: Да, я с интересом откликнулся на предложение руководства кафедрой приобщить студентов к компьютеризации. Новое поколение сейчас с компьютером на «ты». Мне нравится эта внутренняя зрелость в наших студентах. Чувствуешь себя с ними на равных. Приятно осознавать, что в наше время острой нехватки личностей к нам приходят молодые творческие люди, которые не просто хотят писать музыку, но и которым, как воздух, необходима духовная константа во всём, что они делают.